Автора таких известных песен, как «За глаза твои карие» и «Московская осень» Михаила Шелега по праву можно назвать не только музыкантом, но и исследователем жанровой песни. О русской песенной культуре с позиции своего жизненного и творческого пути он рассказал нам в эксклюзивном интервью.
– Михаил, расскажите историю своей семьи. Кем были ваши родители?
– Мои родители не были творческими людьми. Отец был военно-морским офицером, а мама работала учительницей биологии.
– С чего же тогда начался ваш творческий путь?
– Как и у многих, со школы. Мы жили в военном городке в Латвии. Я ходил в школу, и примерно в седьмом классе стал сочинять первые стихи.
– Что вас к этому подтолкнуло?
– Интерес к моим одноклассницам. Я заглядывался на них, хотел, чтобы они тоже на меня посмотрели. А для этого надо было что-то сочинить. И я стал сочинять стихи. Записывал их в общую тетрадку. Позже я стал посвящать свои стихи не только девочкам, но и школьным предметам, школьному быту, учителям. Были среди них и критические.
– А как от стихов перешли к музыке?
– В нашем классе был мальчик Андрюша – мой сосед. Он ходил в музыкальную школу, и один из первых организовал вокально-инструментальный ансамбль, чтобы играть на вечерах, на танцах. Я этим заинтересовался, пару раз там побывал. Мне тоже захотелось играть на гитаре. Я купил гитару у другого соседа, и неделю разучивал аккорды, наращивая мозоли на пальцах. Когда решил, что выученных аккордов достаточно, пришёл к Андрюше и попросился тоже в ансамбль.
– Сразу начали со своих песен?
– Да, Андрюша спросил, какие песни я хочу исполнять. Я ответил: «У меня свои есть. Можно?» «Даже нужно» – сказал он, и тогда я написал свою первую песню. Она называлась «Глаза». Я посвятил её своей однокласснице. На школьный субботник, когда после трёх уроков мы убирались в классе, я пришёл с гитарой. И перед тем, как расходиться, исполнил эту песню. Она не произвела особого впечатления на ту девочку, которой была посвящена. Зато подошла другая и спросила: «Миша, а мне можешь тоже песню посвятить?» Затем третья, четвёртая: «И мне», «И мне». Я не спал три ночи. Я брал первый аккорд, сочинял песни. Строчку за строчкой. Для меня это было открытие вселенной. А утром я приходил в школу с гитарой, прятал её в раздевалке, а после уроков по очереди показывал девчонкам посвящённые им песни.
– Вы, наверное, были звездой среди одноклассников?
– Не для всех. Парням по большей части это не было интересно. Они считали меня самовлюблённым, говорили, что я занимаюсь ерундой. С их стороны я видел одну критику, но меня это только подстёгивало: «Ах, так? Я и про вас что-нибудь сочиню».
– А помимо своих песен, что-нибудь пели?
– Конечно. Из репертуара «Весёлых ребят», «Поющих гитар» «Beatles». Ребята сами просили: «Миша, спой». А когда мы учились уже в выпускном классе, мне передали, что меня хочет видеть один парень из другой школы. Я пришёл на встречу, и он сказал: «Я знаю, ты пишешь песни. Мог бы мне написать? Я очень хочу петь». Откуда-то он это узнал. Я ему предложил организовать ансамбль в его школе – такой же, как у нас. Он очень быстро нашёл ещё одного гитариста и барабанщика, и для нашего нового ансамбля я стал сочинять песни. Но песни уже достаточно серьёзные: «Я хочу быть хиппи», «Отдайте нам нашу Аляску».
– Расскажите, каким был ваш путь из школьных ВИА в серьёзную музыкальную тусовку?
– В нашем маленьком городке с населением всего лишь 100 тысяч, каждое лето проводился фестиваль «Лиепаяс Дзинтарс». Он проходил на летней эстрадной площадке с вместимостью 1500 мест. Туда приезжали такие известные группы, как «Ариэль», другие коллективы из Москвы, Ленинграда, Эстонии, Литвы. Можно было спеть любые песни, но обязательным требованием было: три песни советских композиторов, одна местная латвийская, и ещё несколько любых на выбор. И вот, приезжали коллективы уровня «Deep purple». Мы были поклонниками этих групп. Ночью у них были репетиции. Можно было свободно пройти и сесть в зрительный зал. В такой неформальной обстановке я и влился в эту тусовку.
– Я так понимаю, что сомнений в выборе будущей профессии не было вообще?
– Когда я вернулся из армии, остро встал вопрос о том, чем я буду заниматься, кем буду работать. Так как в армии я был художником, то и выбрал для себя путь художника. Стал рисовать агитплакаты. Каждые полгода я менял место работы, что не приветствовалось в советской стране.
– Что заставляло так часто менять место работы?
– А что было делать после того, как я всё оформил в маленькой конторке? Сидеть без дела? Поэтому я увольнялся и поступал на работу в другой какой-нибудь комбинат. Но и о песнях я не забывал, продолжал их сочинять.
– Только сочинять? А петь?
– Петь тоже. У нас был музыкальный коллектив, который работал на свадьбах. Я им лучше всех подходил как певец и соло-гитарист. Естественно, с соответствующим репертуаром – хиты «Песняров» , «Поющих гитар» и всё в таком роде. Я даже как художник рисовал оформление на стенах. На одной из таких свадеб в 1980-м году в разгар праздника подошёл тамада и тихо сказал: «Ребята, а вы знаете, что Высоцкий умер?» Тогда жених попросил что-то из его репертуара. Мы стали вспоминать. Одну, другую, третью. Мы решили не портить людям праздник и не объявлять во всеуслышание печальную новость. Просто по просьбе жениха объявляли и пели песни Владимира Семёновича. И так до конца вечера. Этот случай послужил толчком к тому, чтобы я отодвинул на задний план то, что слушал до этого, и начал слушать Высоцкого.
– Это и был первый шаг на вашем пути в жанр шансона?
– В шансон тогда ещё нет, скорее в бардовскую песню. Я буквально погрузился в тему русскоязычной песни, нашего советского содержания. Эти три аккорда, эта самобытная манера исполнения. Я очень быстро насочинял 30, а то и 40 таких песен.
– Куда вы пошли с этими песнями? Для свадьбы не самый подходящий репертуар.
– В художественную среду, где я был своим человеком. Собирались художники. В основном, конечно, говорили о своём, поднимали аполитичные темы – те, которые не популярны были в советской среде. Но в закрытом пространстве можно было такое говорить. Среди нас был один интересный человек – коллекционер живописи. Я тоже как-то с гитарой пришёл, начал петь свои песни. А он мне и говорит: «Да ты наш Высоцкий!» И каждый наш вечер начинался и продолжался моими песнями. Про очереди, про то, как старушки разговаривают во дворе, про Валерку с торпедного завода. Так в мой репертуар вошла жанровая песня. Шансон – это песня-рассказ, иногда песня-анекдот. Уже позже, живя в Ленинграде, я много читал о том, как они создавались. В лагерях заключённые сочиняли песни про жизненные ситуации обычных людей, стихи записывались в тетрадки, которые назывались ро́маны – с ударением на первый слог.
– Что привело вас в Ленинград?
– Я понял, что Лиепая – это маленький городок, собрать какие-то залы там не представляется возможным. И я в 1981 году собрал вещи и уехал в город на Неве.
– Трудно было первое время в незнакомом городе?
– Как известно, чтобы жить в крупном городе, нужны средства. Пока они не закончились, я бичевал по знакомым. А по вечерам я приходил на разведение мостов, где всегда было много народа – приезжие, туристы, иностранцы, местная молодёжь. Я садился на скамеечку в сквере, брал гитару и начинал петь песни. Рядом присаживались трое, четверо, да хоть сорок человек. А когда мост разведён, все, кому надо на другую сторону, были вынуждены оставаться и ждать сведения. Кто-то стрелял друг у друга сигареты, кто-то доставал бутылочку. А я пел песни. Так я и зацепился за Питер.
– А как же зимой? Питер – не Сочи.
– Когда закончилось лето, а вместе с ним закончились 200 рублей, которые были у меня припасены на первое время, ничего больше не оставалось, как идти в контору по трудоустройству, так как вступительные экзамены везде закончились. В очереди ко мне подошёл маленький человек в шляпе и стал задавать вопросы: «Кем работаем?» «Какая специальность?» «Какой разряд?» Я показал ему трудовую книжку, где было написано «Маляр 5-го разряда». Для советской страны это была очень высокая категория.
– Почему маляр?
– В то время не было такой должности как «художник-оформитель». Так нельзя было записать в трудовой книжке. На последнем месте работы в Лиепае, в рыболовецком порту, меня так и записали – маляр 5-го разряда. Он схватил меня со словами: «Ты нам нужен», и привёл в какой-то строительный трест. Сразу же оформили и заселили в общежитие в комнату с тремя строителями. Месяц я проработал на стройке и понял, что больше не хочу красить подоконники. Я постучался в двери комитета комсомола нашей стройконторы. Предварительно я набросал план коридора и свои идеи. Меня пригласили войти, и я сразу перешёл к делу, мол, у меня к вам предложение. Говорю: «Когда к вам приезжают ваши коллеги из других городов, где вы их встречаете? Куда вы их ведёте в нашем тресте? Что показываете?» «Такого нет, - ответил он, - мы им всё на словах рассказываем». «На словах – это неубедительно» - сказал я, и показал свои эскизы. Во всех красках расписал, как будет выглядеть «в картинках» развитие промышленности, выполнение и перевыполнение социалистического плана. Конечно, комсомолец заинтересовался. Для него это было важно, потому что он должен был приносить руководству новые идеи. И отвёл меня к начальнику. «Работайте. Делайте» - сказал начальник. И посадили меня на должность пониже – маляр 2-го или 3-го разряда. Но за зарплату 160 рублей. По советским меркам, когда у многих было 120, это были очень хорошие деньги.
– А что с личной жизнью? Или не было времени об этом думать?
– Почему же? В подвале нашего общежития находились кружки – театральный, балетный, пантомимы. Для них я рисовал афишки. Одна девочка из кружка пантомимы положила на меня глаз, стала после репетиций забегать ко мне в комнатку, где я к тому времени жил один, так как соседи не выдержали постоянного запаха краски и сбежали (смеётся). Мы с ней задружили, а потом поженились. Так я встал на ноги и остался в Ленинграде.
– Музыку пришлось оставить на какое-то время?
– О музыке я никогда не забывал. Я находил клубы. Например, был клуб «Восток», в который я ходил. Там начинал Высоцкий, там начинал Окуджава. Одна интересная дама, поклонница бардовской песни, в 1983 году организовала мне в нём совместный концерт с Борисом Гребенщиковым. А пришли на этот концерт какие-то женщины, которые после выступления устроили саботаж. Кричали: «Позор! Вы не имеете права называть себя авторами-исполнителями!» Слово «бард» тогда было не в чести. Меня-то не особо трогали, а Боре досталось. Но он достойно отразил нападение. Были и другие места. А в 1986 году мы с моим товарищем, с которым познакомились в «Городском клубе песни», Александром Черкасовым придумали бардовский клуб под названием «ЭТАП» - Экспериментальное Товарищество Авторов Песен.
– Как возникла эта идея?
– Было много авторов. Они хотели выступать в ДК, и выступать перед публикой, которая любила эти песни. В клубе «Восток», «Меридиан» и многих других им не разрешалось это делать. Они должны были петь песни Визбора, Окуджавы, Кукина – песни про палатки и костры. Тогда мы и решили открыто назвать себя бардами. Потому что «авторы-исполнители» – это такое административное, бюрократическое название. А слово «бард», как и «рок», «рок-н-ролл», энергетически отражает направленность песен. Наш первый концерт так и назывался: «Я – бард», где прозвучала моя одноимённая песня.
– Насколько нам известно, именно с этой песней вас впервые пригласили на телевидение?
– Это был 1987 год. Ольга Борисовна Молчанова позвала меня на программу «Споёмте, друзья». Ей понравились мои песни под гитару. Я согласился. Ведущими программы были Лев Лещенко и Татьяна Веденеева, а в жюри сидел Леонид Петрович Дербенёв, с которым мы после сдружились. Была полная студия народа, задавали интересные, а вместе с тем каверзные вопросы. Особенно по поводу сатирических песен.
– Как развивалась ваша дружба с Леонидом Дербенёвым?
– В 1990 году я был приглашён со своими песнями выступить в той же передаче – «Споёмте, друзья», но уже в Одессе. Как раз началась перестройка, и меня как барда от «Ленконцерта» приглашали с моими песнями по всей стране. На этих гастролях я был, что называется, «паровоз». На каждой афише было написано: «Михаил Шелег и артисты ленинградской эстрады». Исколесил от Камчатки до Прибалтики. И вот, после концерта в Одессе ко мне подошёл Леонид Петрович, написал свой номер телефона и сказал: «Будешь в Москве, обязательно мне звони. Надо поговорить. Ты парень толковый, я очень заинтересовался тобой. Мы сможем с тобой что-нибудь выдумать».
– Михаил, вы везде были заявлены как бард. Но шансон – это хоть и в чём-то родственное, но другое направление. Как вы попали в это русло?
– В 1991 году в Москве, Ленинграде и Свердловске состоялся первый фестиваль русского шансона. За месяц до переворота.
– Разве в то время уже был термин «русский шансон»?
– Именно так он и появился. Организатором фестиваля был Сергей Годунов. Он пришёл в московский Театр Эстрады и предложил худруку Борису Брунову провести там фестиваль блатной песни «Гоп-стоп шоу». На что Брунов ему сказал: «С ума вы сошли что ли? После этой блатной песни мы с вами по этапу пойдём. Придумайте другое название, чтобы советскую идеологию не тревожить». И Серёжа придумал. Он вытащил его из 70-х годов. Тогда во Франции Высоцкий назывался шансонье. Он и предложил назвать фестиваль «Русский шансон». Бориса Брунова это устроило. Они сделали в московском Театре Эстрады несколько концертов, два концерта в Ленинграде в БКЗ «Октябрьский», и в Свердловске. А приурочено всё это было к освобождению из мест лишения свободы Александра Новикова. Кстати, концерт в Свердловске он устроил сам, без помощи Серёжи Годунова.
– А кто ещё принимал участие в этом фестивале?
– Было много новых имён, которые в дальнейшем заняли свои места в разных песенных жанрах. В Москве был Анатолий Днепров и Анатолий Полотно со своей группой, в Питере - Михаил Боярский, Антон Токарев – сын Вилли Ивановича. Также в Ленинграде произвела фурор Вика Цыганова в белогвардейском мундире с песней «Андреевский флаг» – до этого ничего подобного нигде не звучало. Никита Джигурда выходил с 12-струнной гитарой, и на весь зал хрипел «Фиолетовая роза». Вы бы его сейчас не узнали. Тогда он как раз снялся в фильме «Любить по-русски», и соответствовал образу своего героя. Но были и самодеятельные артисты, которых никто не знал. Пропели под гитару и разбежались. Кто-то эмигрировал в Израиль, кто-то просто канул в Лету, и их уже не найти, и имён их не вспомнить.
– Тогда к вам и пришла популярность как к артисту шансона?
– Там была другая история. Моя жена училась на журналиста и одновременно вела авторскую программу на радио, которая называлась «Ретро-альбом». Я собирал для неё информацию об Аркадии Северном. Встречался с коллекционерами, познакомился с Виталием Крестовским за неделю до его гибели. Общался с людьми, которые Аркашу записывали. Потом появлялись другие темы. И на фоне общения с разными людьми, моё творчество становилось разноплановым – «За Одессу-маму», лагерное, хулиганское. В итоге я познакомился со Стасом Еруслановым, который в 1976 году записывал Аркадия Северного. Он устраивал в Одессе квартирные записи бардовской и блатной песни. Когда он приехал в Ленинград в поиске новых песен для записи с ресторанными музыкантами, я пригласил его к себе в гости, угостил борщом и взял интервью об Аркадии Северном. Я подарил ему свою кассету. А через трое суток он мне позвонил и предложил приехать в Одессу для магнитофонной записи с музыкантами. За это пообещал 50 долларов, а в 1993 году это был хороший гонорар. Я уже в поезде сочинил песню про памятник Мишке Япончику. Пять суток мы записывали песни. И тогда я понял, что вот оно, открылось. Оказывается, вот, как надо. И на этом я завершил свой бардовский путь.
– А новый путь с чего начался?
– Я стал изучать, что такое блатная песня. Интернета же не было, никто об этом ничего рассказать не мог. Я пропадал в библиотеках. В результате нашёл какие-то а-ля труды, где рассказывалось о народном сочинительстве, народном творчестве. Я стал поднимать темы из истории песни вообще – какая была песня на Руси, интервью объединил. По итогу решил сделать телепередачу. Вышла в 1993 году передача «Северный шансон». Всего три выпуска – потом деньги закончились у дающей стороны. Но я, не переставая, ездил по нашей большой стране на гастроли, и однажды от жены услышал упрёк, что меня почти не бывает дома. Развелись мирно и цивилизованно, без обид друг на друга. Выйдя из ЗАГСа, даже зашли в кафе отпраздновать это дело.
– Правильно я понимаю, что после развода вы с головой ушли в работу?
– Пытался. Я помыкался по Петербургу – тогда он уже не был Ленинградом, пробовал ещё одну телепередачу сделать, потом радиопередачу, хотел намутить какие-то концерты. Ничего не получалось. Никому ничего не было нужно. И тогда произошло то, что должно было произойти. Я уехал в Москву.
– Почему в Москву?
– Там жил Валерий Петрович Ушаков – издатель кассетных альбомов советских артистов. Он выпускал кассеты и с моими песнями. Я уехал не один, вместе с актёром Сашей Кавалеровым. Остановились у какой-то его знакомой в районе Курского вокзала. Пошли как-то за пивом, за винцом. Подходим к киоску, а там звучит моя песня «В натуре, ап!». Спрашиваю Сашу: «Знаешь, кто это поёт?» На что он отвечает: «Какой-то пьяный дурак». Видели бы вы его лицо, когда я сказал ему, что я и есть тот «пьяный дурак», а это одесская запись. Дальше подхожу к продавцу. Спрашиваю: «Кто поёт?» «Шеленг» - отвечает парнишка. Спросил, часто ли покупают? Говорит: «Да постоянно. Только заступаю на смену, в окошке вижу две руки с воровскими наколками: «Шеленга мне давай». И вот так постепенно, благодаря Валерию Петровичу Ушакову, я пустил корни в Москве.
– Когда в Москве появилось радио «Шансон», вы были одним из первых, чьи песни начали там звучать. Как вам это удалось?
– В 1997 году я познакомился с Владимиром Черняковым. Он заключил договор со студией «Союз», чтобы стать продюсером. Там ему выделили какую-то сумму, чтобы на неё можно было записать альбом, снять клип. Ему нужен был артист. Он пробовал работать в этом направлении со многими, но они ему не подошли. А побеседовав со мной, он понял, что я – то, что ему нужно. Песни для альбома не надо покупать, только записывай и выпускай. Мы начали работать, и вскоре вышел мой первый профессиональный альбом «По Садовому кольцу». Одновременно был снят клип на эту песню. А в 2000-м году, когда появилась радиостанция «Шансон», песни, записанные Володей, и мои в том числе, зазвучали серьёзно. На тот момент моя дискография насчитывала как минимум 5 альбомов.
– Прошло 24 года. Изменился формат радиостанции, изменилось отношение к первозданному шансону в обществе. Как вы считаете, почему так произошло, и есть ли будущее у жанра?
– Не буду вдаваться в подробности. В общем и целом, шансоном завладели шоу-бизнесмены и перевели его в плоскость шоу-бизнеса. А шоу-бизнес ничего хорошего принести не может. Шоу-бизнес – это торговля. А торгуют всегда не качественными продуктами, а теми, которые разбирают побыстрее. Это касается любой отрасли. Качественный продукт на прилавке в магазине может лежать годами, его никто не заметит. А будут покупать фастфуд и химию в яркой упаковке. Вот и люди, которые стали руководить радиостанцией, устраивать фестивали, выпускать альбомы, подбирать артистов, отлично поняли, на ком можно зарабатывать. А учитывая специфику и разноплановость жанра, при желании назвать шансоном можно всё что угодно. И поэтому народное творчество, и творчество, которое тематически было похоже на блатную жанровую песню, оказалось в стороне. Вспомните, когда радио «Шансон» только начиналось, 90% тех, кто там звучал, были авторами. Вилли Токарев, Михаил Круг, Трофим, Жека, Дюмин, Звинцов, Полотно – все они авторы. А авторов очень трудно переделать. У них всё это в природе. Это всё равно, что попытаться сделать из тигра овечку. Можно натянуть шкуру, а тигром он всё равно останется, укусит. Так же и здесь. Открыли ворота. Приходите, приносите, а мы сами посмотрим и решим. И стали отбирать. И на радио, и в сетях, которые уже позже появились.
– По каким критериям? Как сейчас решают, какой шансон интереснее?
– А кто в основном ходит на концерты? Молодёжь. Молодёжи денег не жалко. Копейки зарабатывают, их же и тратят. И думать не любят. Они идут веселиться. Поэтому и исполнители, и сочинители должны быть современные. А какой сегодня современный формат? Это уже даже не эстрада, и даже не попса. Это «попсон». Там и лексика, и терминология, не свойственная эстрадной песне. Примитивизм. А настоящие песни исходят от настоящей поэзии. Именно поэтому, сегодня шансон обмельчал. Ну и вторая причина: хотим мы того или нет, время берёт своё. Тех, кто начинал, становится всё меньше. Легенды уходят. Недавно я общался с человеком, который и сам поёт шансон, и продюсирует артистов в жанре. Он мне прямым текстом сказал, что сегодня никому не нужны песни Высоцкого, песни Северного, их время прошло. Нужны современные авторы. Я с ним не согласился, но индустрия говорит сама за себя.
– Не хотелось бы заканчивать беседу на грустной ноте. Расскажите о творческих планах на ближайшее время.
– Не могу сказать, что в последнее время я такой сочинитель. Раньше я знал, зачем я сочиняю. Мне было интересно сочинять, потому что я хотел это исполнить людям. Сегодня сложно устроить творческий вечер. В лучшем случае, один раз в году. У меня такой вечер называется «Из барда в шансонье». Я в Петербурге в театре сделал. Ко мне пришли, и расходиться не хотели, потому что всем было очень интересно. Сейчас я занимаюсь сбором своих архивов – планирую издать книгу о шансоне.
Михаил Шелег не теряет надежды найти компаньонов среди артистов, чтобы устраивать совместные квартирники, где будут исполняться жанровые песни. А благодарный слушатель был, есть и будет.
Автор: Татьяна Вязникова
.jpg)
